Явление Мохини

[SgtBed]

Когда-то давно, когда я читал довольно много книг про "попаданцев", я понял, что в один из их вариантов верить не получается. Это - "попаданцы в чью-то голову".

Почему так? Потому что когда человек внезапно начинает вести себя иначе, то у окружающих неизбежно возникают подозрения. Особенно если получатель попаданца - кто-то высокопоставленный. И это не говоря уже о том, что в половине случаев герой ещё и с обстановкой, нормами поведения и собственным окружением не знаком.

Что нужно, чтобы таких проблем не было? Попадать в ребёнка, очевидно. А что следует за попаданием в маленького-маленького ребёнка? Если сеттинг в современном мире, то тематика данного форума.

Так я пришёл к идее написать про такого попаданца в ребёнка, причём без возвращения обратно. И, возможно, как у человека изменяется мировоззрение под влиянием такого масштабного изменения его жизни.

 

Серия рассказов названа по имени Мохини - единственной аватары бога Вишну, имеющей женский пол.

Под спойлером первый рассказ, непосредственно про попадание. Готов ещё один, выложу следующим постом. Есть задумки ещё на несколько, но если я их и напишу, то это будет нескоро. Я и эту пару писал долго.

Спойлер

Появление Мохини

 

Голова болит. Болит голова. Боли-ит. И шумит в ушах. А ещё слабость дикая. В общем, чувствую себя будто мне досталось по голове, пока я болею каким-то гриппом. Очень и очень плохо.

Из-за состояния я не сразу открыл глаза... чтобы обнаружить, что я гляжу в незнакомый белый потолок с кварцевой лампой. Видимо, я в больнице. Впрочем, состоянию это соответствует. А вот что я посчитал необычным, так это рейки с вертикальными решётками на краю поля зрения. Зачем? Повернул голову направо ‒ решётка идёт ниже матраса и куда-то далее. Я буен что ли? Не помню ничего, кроме того, что заснул как обычно в своей кровати.

Попытался дотянуться до этой решётки, перебарывая слабость, и в поле моего зрения попала маленькая ручка в жёлтой кофте... это я?! Что со мной? В изрядном недоумении я поднял голову с подушки и попытался осмотреть себя, попутно на глаза упала прядь относительно длинных светлых волос ‒ я до такой длины только раз отращивал. Увидел, что я ‒ это не я: размером относительно кровати мал, верх одет в желтую кофточку, а низ ‒ только в подгузник. Явно детская одёжка. На самом деле, если я в больнице и много времени провёл без сознания, то наличие подгузника как раз не удивительно. А также не удивительна трубочка для питания через нос, которая, судя по ощущениям щеки и носа, у меня присутствует. Но общий детский размер тела и детская одежда намекают, что что-то не так. Ужас. Что случилось со мной? Правда, сил отвечать на вопрос у меня не осталось, да и голова как-то не проходит. Так что лежу, страдаю и недоумеваю.

 

Через некоторое время я услышал, как открывается дверь в палату, входит кто-то и, стараясь не шуметь, закрывает дверь. Этот кто-то негромко сделал несколько шагов и оказался в поле моего зрения. Незнакомая довольно молодая светловолосая женщина приятной внешности в халате. И фигурой приятна. Смотрит обеспокоенно, но с надеждой. Хм. Ты кто вообще?

В этот момент она обнаружила, что я очнулся и смотрю на неё, её лицо озарила радость, и она, сделав шаг к моей кровати, наклонилась надо мной, ласково говоря:

‒ Анечка! Очнулась! ‒ Анечка? Всё страньше и страньше... Кстати, вывод о моём детском размере подтвердился: когда женщина наклонилась, стало видно, что она намного больше меня.

Не успел я для себя продолжить мысль с напрашивающимся выводом про пол, как она взяла меня под спину и голову и под ноги и таким образом взяла на руки, прижимая к груди. Но у меня от такого движения резко усилилась головная боль, вызвав у меня стон. И слёзы что-то полились. Очень фигово.

Услышав мой стон, девушка замерла и спросила:

‒ Бо-бо? Что бо-бо?

Я тем временем полурефлекторно потянулся к голове, и она это увидела.

‒ Голова бо-бо?

Я не ответил, но это уже и не нужно: женщина бережно положила меня обратно и освободившейся рукой нажала на кнопку вызова на стене около моей кровати.

Спустя несколько минут в палату зашла медсестра, девушка ей рассказала про ситуацию, и та ушла за врачом. И медсестра успела упомянуть, что женщина ‒ моя мать. И ещё через несколько минут пришёл врач. Он осмотрел меня, приложил прохладную руку к моему лбу и выдал вердикт: что происходит неясно, но пока это не опасно. "То, что она пришла в себя" ‒ это даже хороший знак. Завтра же меня собрались прогнать через набор исследований, чтобы опять попытаться определить причины происходящего. А пока он сказал медсестре, чтобы она мне в питьё добавляла обезболивающее, и ушёл куда-то по своим делам. А медсестра, посмотрев на время, убежала забирать и раздавать полдник. Попутно сказала, что трубку снимет после полдника, сейчас нет времени.

 

Вернулась она, судя по ощущениям, через полчаса. С тележкой. Подняв часть кровати так, чтобы я оказался полусидящим, она подсоединила трубку к тюбику с чем-то и постепенно отправила содержимое через трубку мне в желудок. И таким же способом напоила меня. Я же понял, что питаться через трубку психологически некомфортно: вроде ощущение сытости возникает, но никакого вкуса с ней не приходит, а это очень сильно мешает чувствовать себя комфортно.

После этого медсестра ушла, а через десяток минут головная боль начала слабеть. И медсестра вернулась, чтобы вытащить трубку. Отвратнейший опыт, если честно. Кто когда-либо проходил гастроскопию ‒ поймёт. Зато после процедуры она опустила кровать обратно в горизонтальное положение и сказала подержать меня в покое, чем "мама" и занялась, не трогая меня и лёжа на своей кровати.

 

Дальше я наслаждался отступающей головной болью и обдумывал происходящее. Я размером с мелкого ребёнка, отношение ко мне как к ребёнку, находящаяся рядом женщина ведёт себя как моя мать, а окружающие люди действительно называют её моей матерью. Как вишенка на торте, меня называют девочкой и дочерью. И всё это люди, которые по идее должны знать мой пол. Звучит как абсурд, галлюцинации или переселение души. Последнее, если принять за аксиому существование оной души. Нет слов.

На фоне всего этого наличие подгузника можно считать всего лишь незначительной неприятностью. Кстати, оказывается, он довольно пухлый. Его пухлость ощущается, если подвигать ногами.

А по поводу своего пола я решил так: надеюсь на лучшее, а при ближайшем снятии подгузника проверю, что там у меня между ног.

А ещё надо выяснить, сколько мне лет, где я и кто все эти люди. И я не знаю как это сделать, если даже не уверен, умею ли говорить.

 

Внезапно мои раздумья прерваны сильным позывом по-маленькому, который я чуть не упустил под себя. Оказалось, что мышцы, которые у взрослых не дают бессознательно делать дела под себя, у меня были расслаблены. Еле успел напрячь и сдержаться. И что делать? Если принять гипотезу о переселении души, то приучен ли новый я к горшку, туалету или чему-то подобному? Звать ли мне кого-то или что-то искать? А если это всё галлюцинация, то что она значит? И имеет ли в случае галлюцинации это желание отражение в реальном мире или оно сгенерировано источником глюков?

Пока я думал все эти мысли, позыв усиливался... И усиливался... И я ощутил горячее и мокрое между ног. Чёрт, кажется я описался. Я начал смущаться и по горению щёк понял, что краснею. Усилием воли я прекратил это, но тут же вспомнил, что у меня вообще-то подгузник. А это значит, что раз уж я уже в него начал писать, то все полимеры потеряны и можно продолжать. И расслабился. Кайф... Горячо и мокро стало сначала везде между ног, кроме самого переда, а затем сразу же и распространилось на попу ‒ я же на спине лежал. Через несколько секунд я с облегчением закончил и опять задумался: что теперь делать?

А тем временем у меня в подгузнике сначала стало не горячо, а тепло, а через минуту я понял, что там уже почти сухо. И подгузник несколько набух. А так как я уже высох, то и делать уже, наверное, ничего не надо. И я продолжил думать обо всей ситуации.

 

Через некоторое время "мама", поднявшись со своей кровати, подошла ко мне, наклонилась и потрогала подгузник у меня между ног. Я опять смутился и покраснел: я же туда успел сходить по-маленькому. А девушка с негромким комментарием "полный памперс надула" (я смутился ещё сильнее) отошла к тумбочке, достала оттуда что-то и разложила на своей кровати. А затем взяла меня на руки и тоже переложила на свою кровать. Точнее, на разложенную там клеёнку. Кажется, мне будут менять подгузник. Смущаюсь.

"Мама" расстегнула боковые липучки моего подгузника и открыла переднюю его часть. Я пока только собирался поднять голову и посмотреть ‒ пока я лежу на спине и не поднял голову, вижу только потолок и "маму". Но в этот момент она взяла мои ноги и подняла вверх так, что на весу оказались и моя попа, и низ спины. А я в этот момент поднял голову, посмотрел себе между ног и увидел лобок и щель между половыми губами. Я всё-таки девочка. Пиздец...

Если бы не слабость и не привычка стараться подходить ко всем новостям с холодной головой, устроил бы истерику.

 

Вышел я из ступора, когда уже давно мне надели новый подгузник и переложили в кровать. Точнее, "вышла" из ступора. Надо привыкать к женской самоидентификации, что ли...

На самом деле, вопрос самоидентификации меня занял тоже на существенное время, так как что с этим делать ‒ непонятно. С одной стороны, я привык ощущать себя парнем и думать о себе так. Но с другой стороны, я теперь на неизвестное время девочка. Если это всё галлюцинация, то она прекратится в непредсказуемый момент. А если это реальная жизнь (ходят слухи, что галлюцинации очень не подробны в отличие от того, что я наблюдаю), то вряд ли кто-то серьёзно воспримет моё желание сменить пол в ближайшие лет пятнадцать. До совершеннолетия то есть. А если вспомнить "мать" и применить эмпирическое правило "если хочешь узнать внешность девочки лет через двадцать ‒ посмотри на её мать", то, наверное, я в молодости буду выглядеть очень миловидно. И будет жаль поменять эту красоту на член, знаете ли. Да и я как-то до сих пор полагал, что "бытие определяет сознание", что до момента возможности изменения ситуации заставляет приспосабливаться. С другой стороны, в плане секса я как-то привык, что вставляю я, а не мне. А с третьей стороны, на время примерно до совершеннолетия по факту принципиальной разницы, кроме физиологии, не видно: разве что ходить в туалеты с буковкой "Ж", иногда одеваться в юбки (чем не килт?) и говорить о себе в женском роде. А если настаивать на мужской самоидентификации, то каждому встречному надо что-то врать и убеждать всех желающих вмешаться, что моё поведение ‒ не их дело. Тонна проблем на ровном месте, проще из толпы не выбиваться хотя бы в этом вопросе. Я и без того от общества отличаюсь своими математическо-физическими желаниями и способностями, не хочется усугублять. Но ладно, это дело далёкого будущего. А на ближайшие лет пятнадцать (или сколько мне до совершеннолетия) быть мне девочкой. Так что, наверное, имеет смысл пока привыкать к женской самоидентификации.

 

Моё самокопание было опять прервано, но на сей раз прибытием новых лиц. В палату зашла медсестра, за которой зашла ещё одна женщина с ребёнком. В момент открытия двери медсестра я услышал...а:

‒ …. палату. Там лежит ещё одна мамочка с ребёнком примерно вашего возраста, думаю, с компанией вам будет интереснее!

Любопытно. Я даже нашла в себе силы повернуть голову так, чтобы их видеть. А медсестра тем временем показала им на пару из детской и нормальной кроватей у противоположной стены кровати и сказала располагаться: их обследования начнутся утром. Я же увидела женщину постарше "матери" с мальчиком в чём-то джинсовом, под которым, судя по характерному утолщению был подгузник.

Как только медсестра ушла, а новые соседи по палате разложились, ребёнка посадили играть в выделенной ему кроватке, а женщина негромко разговорилась с "мамой", предварительно узнав моё имя и имя мамы (Софья, если кому интересно). К слову, мальчика звали Миша, а его мать ‒ Мария.

‒ А вам сколько лет? ‒ И кивает в сторону меня. Кажется, сейчас я наконец узнаю какую-то информацию о себе.

‒ Нам год и восемь. ‒ То есть до совершеннолетия мне больше шестнадцати лет. ‒ А вам?

‒ А нам два и четыре. ‒ В этот момент мальчик запросился на руки к женщине, а матери стало любопытно:

‒ Вы всё ещё в подгузниках? ‒ И пояснила, чтобы вопрос не был обвинением. ‒ Мне моя мама уже плешь проела о том, что Анечку пора к горшку приучать...

Я уже по свежему опыту поняла, что поначалу буду постоянно в этом деле ошибаться, так что к этому известию отнеслась двойственно: горшок, наверное, получше подгузника будет, но аварии... А женщина на фразу даже улыбнулась:

‒ Может пора, а может и нет. Я уже двоих детей приучила, это у меня третий, так что могу сказать, что по-настоящему получится приучить только когда она сама будет готова. Моя вторая дочь была готова только к трём, например. ‒ Кстати, а у дамы явно есть привычка к проведению лекций. Преподаватель? Тем временем она продолжила:

‒ Только не спешите немедленно приучать, как только увидите готовность. Нужна спокойная обстановка, потому что если начать в непривычной обстановке, то могут быть проблемы. Не меньше месяца в привычной обстановке подождите и не меньше двух до следующих больших событий.

Это значит, что после выхода из больницы мне месяц в подгузниках ходить минимум.

Кстати о подгузниках... Опять писать захотелось, опять еле поймала позыв. И что с этим делать? А, я вроде бы осознала, что с текущим умением терпеть я буду постоянно не успевать на горшок, так что имеет смысл качать терпение. Но фраза "мамы" про то, что бабушка ей уже давно говорит про приучение меня к горшку, значит, что я-то к горшку не приучена. То есть минимум месяц мне делать все дела в подгузник. А до того даже признаки готовности показывать бессмысленно. Наверное, за признак готовности посчитают зажимание при терпении ‒ насколько я помню из своего детства, это хорошо видно. Так что желательно терпеть так, чтобы это было не заметно. В общем, на сейчас план понятен: потерпеть незаметно и пописать в подгузник.

Несколько минут я потерпела, пока позыв не усилился до такой силы, что я почти начала зажиматься. Поняв это, я подумала, что надо бы уже начать писать, и попыталась решиться расслабиться. Сходу я не решилась (стесняюсь), но позыв продолжил усиливаться, и спустя минуту я поймала себя на том, что начинаю пытаться сжать бёдра. И на этом я поняла, что если не решусь сейчас, то дальше уже всё будет ясно видно. Решила расслабиться через раз... Начинаю краснеть от смущения. Два...

Три. Всё, расслабляюсь. И наконец-то расслабилась. Секунду ничего не происходило, и я почувствовала, что напряжение мышц уходит, а в подгузник начинает бить усиливающаяся струя. В подгузнике становится горячо, а сам он начинает немного вибрировать. А ещё я слышу еле-еле слышное журчание. Как и в прошлый раз, я лежу на спине, поэтому горячее быстро распространяется и на попу. Я начинаю кайфовать от облегчения.

Через несколько секунд моя струя ослабевает и заканчивается, а ещё через пару минут мокрый подгузник высыхает и набухает. И всё.

Что-то головная боль усиливается, отдохнуть надо.

 

Ещё с полчаса я просто лежала, вяло размышляя о том, что по факту покинула своих родных там. Но моральных сил сильно переживать уже у меня не было: все ушли на вопросы пола. Так что меня хватило на грусть по тому, что вряд ли я в ближайшие годы увижу своих, а даже если и увижу, то вряд ли мне кто-то поверит. Попутно я немного посматривала на Мишу: как он играет. Это не было интересным, но хоть что-то, на что можно посмотреть.

Далее от грустных мыслей меня опять отвлекли. На сей раз это был Миша, начавший делать что-то необычное. Он внезапно остановил игру (в этот момент он был в своей кроватке), пересел на корточки из позы на коленях и начал с кряхтением тужиться. Какает? Это привлекло внимание его матери, и она задала ему заинтересовавший меня вопрос:

‒ Миша, ты какаешь?

Он после очередного потуга ответил странное, помотав головой из стороны в сторону:

‒ Ней!

Но в этот момент мать легко помахала перед носом, а спустя несколько секунд и я почувствовала незнакомый запах, хотя и несильный. Кажется, действительно какает, хотя и отрицает это.

Через пару мишиных потугов я увидела, что видная мне часть низа его подгузника отвисла вниз. А ещё после пары потугов он уже нормально выдохнул, встал и сказал матери, показывая пальцем на свой подгузник сзади:

‒ Кака!

На это женщина его взяла за руки (перед этим она успела достать новый подгузник), поставила на пол и пошла с ним в сторону двери около входа в палату ‒ там, скорее всего, туалет и душ. По крайней мере, во всех посещённых мной до этого больницах было так. Там Мишу, судя по звукам, подмыли и одели в новый подгузник.

На этом поводы отвлечься кончились, и я продолжила размышлять. Сейчас ‒ о том, что мне же тоже так придётся делать. И этого мне не избежать.

 

Ещё через некоторое время в палату зашла медсестра с тележкой, уставленной едой. Ужин приехал. Кстати, я сама не заметила, но к ужину уже очень серьёзно хотела пить.

Меня мама (надо привыкать без кавычек называть её так) для кормления посадила на детский стул и кормила с ложечки. Досталось нам, детям, какое-то рагу с мясными биточками. Сойдёт. В качестве питья дали чай. Пила сама, но руки у меня достаточно маленькие, чтобы пришлось держать чашку двумя руками. А ещё из-за слабости руки дрожали, пару раз маме пришлось придержать мою чашку. Но чая мне, чтобы утолить жажду, не хватило. Пришлось сказать первое слово в этом мире:

‒ Пий! ‒ "пить". При этом я показывала рукой на бутылку воды, которую заметила у мамы.

Ту бутылку мне не дали, но дали бутылочку поменьше со специальным горлышком для поения детей. Хоть так.

Напилась я от пуза ‒ всю бутылку высушила, но зато жажду утолила. В воде, кстати, было что-то растворено, судя по вкусу.

На этом ужин закончился, и меня опять положили в кроватку. Я желания проявлять активность не испытывала (голова всё ещё болит), так что к лежанию вернулась с радостью. А через некоторое время заметила, что головная боль опять немного уходит. В воде было обезболивающее, видимо.

 

Спустя минут пятнадцать я внезапно для себя ощутила резкий позыв по-большому. Да и по-маленькому захотелось. Я поняла, что настало время в первый раз обкакаться. Благо хоть план есть: терпеть, потом сделать дело. Стала терпеть. Мама же засела в туалете.

За пару минут позывы из ощутимых постепенно стали сильными. Слишком быстро.

Ещё за минуту позывы усилились до почти нестерпимых. Кажется, пора решаться. Я опять смущаюсь, щёки начинают гореть. Но решиться пока не могу.

Ещё полминуты я боролась с собой, но решиться так и не смогла. Но вдруг мне захотелось выпустить газы ‒ я посчитала, что даже при таком желании это можно.

Я решилась пукнуть. Немного ослабила напряжение сфинктера, пукнула, но закрыть обратно не успела и почувствовала горячую массу между ягодиц ‒ пока мало. Ой, я уже начала какать. Появился лёгкий запах.

В этот момент я поняла (как и в первый раз по-маленькому), что всё, процесс пошёл. Подгузник уже испачкан. Я смутилась, но наконец заставила себя расслабиться.

В подгузник ударила горячая струя, стало горячо между ног и через секунду на попе, а между ягодиц с достаточно громким звуком появилась горячая мягкая масса упёршись в подгузник и начав распространяться вперёд и назад. Уфф, хорошо... Спустя несколько секунд я пописала, но поняла, что ещё не до конца покакала, а процесс остановился. Я потужилась и выдавила из себя остатки. Тёплая масса между ягодиц ещё возросла. Теперь всё.

Я стала ждать маму. Она вышла из туалета через пару минут и обнаружила запах от меня. Думаю, имею право сигнализировать о проблеме в подгузнике:

‒ Кака!

Сейчас мне не стали менять подгузник на клеёнке, а отвели в душ, там раздели (самую грязь с ягодиц сняли тем же подгузником) и подмыли. А я опять видела свой лобок и ощущала себя странно от ощущений при подмывании: непривычно чувствовать чужие прикосновения под душем там, где по идее должны начинаться яйца. А ещё от того, что я в душе с кем-то (до этих событий можно считать, что совместный душ был одним из моих фетишей), и не чувствую вот вообще никакого возбуждения. Ребёнок, однако.

После возвращения назад в кровать я подумала над происшествием и поняла, что на самом деле использовать подгузник не так уж и страшно.

 

Ещё через полчаса я опять захотела по-маленькому. Видимо, выпив много воды, я начинаю часто хотеть в туалет. Я, как уже решила, потерпела несколько минут, дотерпела до сильного желания, а затем расслабилась. Теперь я смогла сознательно описаться в подгузник.

Через несколько секунд в промежности и на попе было горячо, а ещё через несколько секунд я с облегчением закончила писать.

Вскоре после высыхания подгузника мама в санузле умыла и подмыла меня, чтобы положить спать. И там же я с её помощью почистила зубы. Ещё через несколько минут я лежала в кроватке в новом подгузнике и пыталась заснуть под колыбельную и успокаивающие поглаживания. Кстати, реально поглаживания успокаивают.

 

***

 

Среди ночи я проснулась от того, что в подгузнике горячо и мокро. То есть я описалась. Но я это поняла, когда уже заканчивала, а через пару минут всё впиталось и стало сухо. Поначалу я успела испугаться, что писаться ненормально, но быстро вспомнила про бытие ребёнком, убедила себя что всё нормально и заснула обратно, хотя и с трудом.

Ещё раз я от того же проснулась под утро. Опять убедила себя, что всё нормально, и вновь задремала.

 

Утром меня разбудил звук открывающейся двери в палату. Зашедшая медсестра тихо разбудила матерей и ушла, а они уже начали будить нас с Мишей. И если я к этому отнеслась почти спокойно (потому что проснулась от действий медсестры, мама тут уже испортить ничего не может), то Миша устроил рёв на всю палату, да такой, что у меня усилилась головная боль. Я от этого даже немного простонала.

Мама, видя, как я от громкого звука схватилась за голову и явно не испытываю удовольствия, быстро подняла меня с кровати и понесла в сторону санузла. Там концерт был гораздо менее слышен и моя боль отступила, пока мама мне в душе меняла подгузник и умывала перед раковиной. Кстати, удалось рассмотреть себя в зеркало немного. Милая мелкая девочка: глаза голубые, волосы светлые, черты лица можно даже назвать похожими на мамины, хотя из-за возраста сходство, на мой взгляд, ещё слабое.

Когда мы вернулись из санузла, Мишу уже успокоили, и я смогла лежать спокойно, пока мама и остальные в палате приводили себя в порядок.

 

Вскоре медсестра прикатила тележку с завтраком, и меня опять кормили с ложечки. Но сейчас мама посадила меня на коленки и немного приобнимала. Приятно... Выпила много воды опять ‒ за ночь горло пересохло. И под конец завтрака я начала чувствовать некоторую тяжесть в животе. Кажется, я скоро захочу по-большому. Ну ладно, что делать я знаю.

Этот прогноз оправдался минут через десять после того, как я закончила завтракать и меня переместили в кроватку. В этот момент матери сами заканчивали завтрак, а я наслаждалась ослаблением всё ещё существенной головной боли. Вдруг я почувствовала, что тяжесть в животе как бы провалилась вниз, и поймала позыв какать прежде чем обкакалась.

Согласно принятому вчера решению я терпела несколько минут, пока желание сходить по-большому не стало нестерпимым. И настала пора уже сделать дело... но я опять не смогла на это сразу решиться. Впрочем, спустя ещё минуту позыв ещё усилился, и я, подумав "чему быть, того не миновать", очень смутилась и наконец решилась.

Как только я расслабила сфинктер, я почувствовала, как мой напряжённый живот (я и не заметила, как напрягла его...) с хорошо слышимым выходом газов выталкивает в подгузник мягкую горячую массу, которая пачкает мои ягодицы и, уперевшись в подгузник, распространяется в ширину, ещё сильнее пачкая ягодицы, и по ложбинке вперёд и назад. Как только это моё первое усилие закончилось, я вдохнула и уже сознательно опять натужилась ‒ я чувствовала, что ещё не всё. Горячая масса увеличилась, а в передней части промежности тоже стало горячо на пару секунд ‒ я в этот подгузник чуть-чуть пописала.

А потом я поняла, что теперь закончила делать дела в свой подгузник и наконец обратила внимание на окружающий мир. Пока я какала, это услышала мама, успела подняться и полностью оценить ситуацию. Так что она увидела, как я, вся красная от смущения, заканчиваю процесс. И когда я обратила на неё внимание, она мне задала очевидный вопрос:

‒ Дочь, ты покакала?

‒ Дя! ‒ И привлекать внимание не пришлось. Приятно, когда о тебе заботятся.

На этот раз в душ мы шли ‒ мама не захотела меня нести, если я могу сама дойти. А я уже могу ‒ достаточно ожила для этого. Поэтому я обнаружила, что пока иду (точнее, вообще двигаю ногами и ягодицами), сильнее размазываю кучу в подгузнике по ягодицам. А ещё я поняла, что для меня недолгое ощущение кучи не является сильно неприятным само по себе. Оно просто не очень приятное, а значительно усиливает его делает сознание неправильности хождения под себя. А я уже разумом решила, что в моей ситуации это как раз правильно. То есть смущаюсь и стесняюсь этого по инерции ‒ ведь ни я (сознательно), ни все окружающие не считают это неправильным.

А пока я переживала это открытие, мне уже отмыли попу и надели новый подгузник.

 

Минут через пятнадцать после возвращения в кровать в палату зашёл доктор и начал осматривать Мишу. А я буквально тогда же почувствовала позыв по-маленькому и стала терпеть. Позыв этот стал нестерпимым, когда врач начал осматривать меня (ощупал голову, проверил взгляд, ощупал живот), но описаться перед ним я не решалась. Но пришлось: он меня ощупывал достаточно долго, чтобы я попросту не вытерпела и с достаточно громким журчанием надула в подгузник. Я уже хотела было смутиться, но забыла от удивления: он даже на звук журчания из моего подгузника не обратил внимания, а отвернулся и стал опрашивать маму.

Хм... То ли все реально не заметили, как я писаюсь, то ли всем пофиг. Я журчание из своего подгузника слышала совершенно чётко, поэтому в варианте "не заметили" очень сомневаюсь. А значит, что всем пофиг.

 

После этого происшествия бессмысленность смущения дошла уже не только до моего разума, поэтому когда я спустя полчаса опять захотела по-маленькому, то решиться описаться до момента крайнего нетерпения у меня получилось гораздо легче.

Несколько секунд между ног горячо, около минуты приятной влажности там же ‒ и подгузник опять сух и ощутимо разбух, а я довольна жизнью.

 

Потом был второй завтрак, которым меня кормили опять на коленках, и смена подгузника ‒ в этот я уже два раза пописала и уже начинала сомневаться, что третий раз он выдержит. А потом к нам пришла медсестра и повела на какое-то исследование. Я не вслушивалась, какое конкретно, просто проверила, что не что-нибудь известное мне откровенно мерзкое. Там меня просто посадили опять на мамины коленки, надели шапочку с электродами, а потом несколько минут привлекали моё внимание и иногда просили что-то сделать по типу открыть или закрыть глаза.

Затем повели в другое место тоже с исследованием с незнакомым именем. Там положили на кушетку и попросту провели что-то типа УЗИ шеи, перед этим рассказав маме, почему вообще это нужно. Оказалось, что исследовали конкретно артерии в шее, так как причиной проблем с мозгом (а головная боль ‒ это проблема) могут быть и проблемы с кровоснабжением. При этом они готовились меня заставлять не дёргаться, но я как-то ещё не ожила достаточно, чтобы доставлять проблемы. Дёрнулась только пару раз, когда мне аппаратом сильно нажимали на шею, чего я пугалась.

И уже после завершения этого исследования я почти спокойно опять надула в подгузник, сидя на кушетке пока мама вытирала мою шею. И мы вернулись в палату ждать результатов ‒ медики обещали вечером сказать.

 

В палате я опять лежала. В какой-то момент мне опять захотелось по-маленькому, что я и осуществила. Подгузник набух, да так, что я даже успела усомниться, выдержит ли он ещё раз.

Обедом меня кормили вновь на коленках ‒ мама, видимо, решила, что таким образом даёт моральную поддержку. И на самом деле мне было очень приятно. Правда, на примере завтрака и второго завтрака я поняла, что у неё любимая поза, когда она меня на коленках кормит с ложечки, ‒ приобнимать левой рукой, держа ладонь у меня на передней части левого бедра, живота и на лобке. То есть держать ладонь на передней части моего подгузника.

Впрочем, не всё так радужно: ещё в начале обеда я уже чувствовала характерную тяжесть в животе, предваряющую позыв по-большому. И в принципе наличие этой тяжести меня уже напрягло: может быть, это для моего организма ненормально? В прошлой жизни такого обычно не было.

Во второй половине обеда, когда оставалось ещё много, тяжесть в животе предсказуемо обернулась позывом по-большому. Да ещё и внезапно возник позыв по-маленькому, пока я запивала кусочек еды водой. Использовать подгузник прямо во время еды мне не хотелось, но до конца еды было ещё неблизко. Но я решила попробовать дотерпеть, по возможности стараясь не обозначать позыва ‒ мне желание терпеть ещё не положено по возрасту. А ещё всё осложнялось позой. Когда я сижу на коленках у мамы, то либо широко раздвинув ноги (терпеть в этой позе сложно), чтобы они по сторонам маминых бёдер свешивались вниз, либо выпрямив ноги вперёд и упираясь ягодицами в мамины бёдра так, что я как будто пытаюсь сползти между её ног. Последнее приводит к тому, что я сижу как будто на сиденье туалета (но ноги выпрямлены вперёд) ‒ ягодицы упираются по краям и из-за этого под моим весом раздвигаются, и терпеть максимально сложно. В момент позыва я сидела как раз так.

В общем, я терплю, а мама даёт ложечку мне:

‒ А-ам! ‒ я съедаю ложку и жую. Тем временем мама откладывает мою ложку, берёт свою вилку и ест кусочек своей порции.

А потом опять: ‒ А-ам! ‒ и мне достаётся новая ложка. Медленный процесс, медленный.

Через пару минут позывы усилились так, что я поняла, что либо делаю дела сейчас, либо сжимаю ноги и показываю желание, но всё равно делаю дела через минуту, потому что на большее терпение мне сил не хватит. Я решила, что обозначать желание не буду.

В этот самый момент я как раз прожевала очередную порцию, и решила взять свою бутылочку воды ‒ так меня в процессе не побеспокоят едой. И, сделав глоток, я попыталась расслабиться. По-маленькому получилось сразу ‒ глоток воды обострил позыв до предела. Я с ощутимо громким шипением начала писать в подгузник. В промежности стало горячо, а струя за секунду усилилась настолько, что послышалось тихое журчание и я почувствовала вибрацию подгузника. А ещё я почувствовала, что начинаю какать, но пока процесс до выхода не дошёл.

Спустя ещё секунду я почувствовала, что горячая зона дошла до резинки подгузника на задней стороне правого бедра и преодолела её. Стало щекотно от небольшой струйки, текущей ещё немного по моему бедру и капающей с него куда-то. Подгузник протёк.

Мама, когда я начала дуть в подгузник, никак не прореагировала, а вот когда он протёк, немного дёрнулась, но дальше ничего не сделала, позволив мне довершить начатое. А я... я успела испугаться, что протекание приведёт к более эмоциональной реакции, но и сейчас всем оказалось всё равно.

Когда я пописала, я поняла, что вроде бы какаю, но процесс идёт не очень, как будто масса во мне во что-то упёрлась. Но я уже чувствовала, что остановиться не смогу. Поэтому я попросту потужилась. Сразу же я почувствовала прохождение массы наружу, и после громкого пука у меня под попой образовалась ощутимо большая горячая липкая масса, которая мигом распространилась в подгузнике во все стороны. Я обкакалась. Запахло, но зато я с облегчением поняла, что всё закончено и можно менять подгузник.

Мама, как только я обкакалась, почуяла запах, сказала "Фу", но ещё несколько секунд подождала: вдруг я ещё не закончила? Но я закончила, так что сообщила ей:

‒ Кака!

И она сняла меня с коленей, чтобы повести в душ подмывать. Я успела кинуть взгляд на мамину ногу ‒ там у неё на колготках на бедре осталась мокрая линия (видимо, по направлению струйки моего протекания), а на полу оказалась маленькая лужица.

Как только мама меня поставила на пол, этим самым движением я сжала содержимое подгузника с боков ‒ оно от этого ещё дальше распространилось по ложбинке назад и вперёд в промежность. И пока я шла, тоже за счёт движений шага ещё дальше сжала кал, и он ещё размазался по ягодицам.

В душе мама меня заставила зайти в душевую кабину, где сняла с меня подгузник и убрала. А потом она подобрала комфортную температуру воды и стала обливать мне попу, промежность, лобок, ягодицы и ноги из душевой лейки. Так она смыла с меня самую грязь, а потом ещё и рукой по попе, ягодицам и промежности провела, одновременно обливая водой. Я поняла, что кожа в промежности у меня очень чувствительная ‒ касания мамы я чувствовала очень хорошо, и это вызвало у меня очередное странное ощущение. Я не поняла, что я почувствовала.

Домыв меня и вытерев насухо полотенцем (опять странное ощущение от прикосновений к промежности), мама не стала мне надевать новый подгузник, а повела доедать обед полуголой. Я опять смутилась: не думала, что так вообще возможно. А потом, укладывая полежать, мама с меня сняла и имевшуюся на мне футболку ‒ я осталась совсем голой. Впрочем, я уже справилась со смущением, пока доедала.

Спустя десяток минут эта экзекуция закончилась, и мама, надев мне подгузник, положила меня спать. А я поняла, что могу делать дела вообще когда угодно, и все это воспримут как должное. "Я маленькая ‒ мне всё можно", блин.

А знаете... Если никто не позаботился о приучении меня к горшку, то почему это я в чём-то должна быть виновата?

 

Проснувшись, обнаружила уже набухший подгузник. И ведь не проснулась даже!

Через некоторое время мама, выходя из туалета, обнаружила, что я уже не сплю. Поэтому она подошла, потрогала мой подгузник и не стала менять. Ещё позже проснулся Миша, и ему уже Мария стала менять подгузник. Я же уже достаточно пришла в себя, чтобы заинтересоваться окружающим миром. Поэтому я стала наблюдать за этим.

Мария не стала уводить Мишу куда-то, а поставила на постеленную на её кровати клеёнку и вручила игрушку. Затем она спокойно сняла его подгузник, расстегнув лямки. Миша на это никак не отреагировал: его интересует игрушка. А ещё я увидела, что он совершенно не смущается наготы ‒ крутит себе игрушку и на меня или маму ноль внимания. Тем временем Мария ему влажной салфеткой вытерла вокруг хоботка и мешочка, а потом повернула его и вытерла ему между ягодиц. А потом она положила Мишу и застегнула на нём новый подгузник.

А я решила, что уже достаточно выздоровела, чтобы попробовать встать в своей кроватке. Получилось успешно. Я уже собралась было походить по кроватке, как открылась дверь палаты и к нам заглянула медсестра с полдником.

На этот раз мама хотела усадить меня в детское кресло. Но мне уже понравилось кормиться на коленках, поэтому пришлось чуть ли не впервые подавать голос о своих желаниях:

‒ Оеки! ‒ и тяну ручки к маме, показывая нежелание отрываться. Да и вообще, надо же из сложившейся ситуации плюсы извлекать, заботу о себе выпрашивать. А с дикцией у меня всё плохо, так исковеркать слово "коленки". Но меня поняли и накормили на коленках.

А пока я ела полдник и пила воду, мне опять приспичило по-маленькому. Что я и сделала, не особо уже напрягаясь насчёт реакции окружающих. Мама это чувствовала, но совершенно никак не отреагировала.

После полдника мама мне тоже решила сменить подгузник. Она положила меня на клеёнку, вручила игрушку (пластиковую куклу), подняла мои ноги и сняла набухший подгузник. Мне игрушка не была очень интересна, так что я смотрела на себя. Ещё не привыкла, что вижу между ног щель... Зато, когда я благодаря отступлению головной боли могу уже обращать внимание на свои ощущения, прикольно ощущать, как мне влажной салфеткой всё между ног протирают. И ощущения необычные местами.

Миша, кстати, за действом наблюдал. И когда он посмотрел мне между ног (я начала смущаться), он показал мне между ног и на всю палату сообщил:

‒ Неть писи! ‒ Видимо, он девочек никогда не видел. Я уже не знаю, могу ли смутиться сильнее. Но мне удалось заставить себя не пытаться ничего прикрыть. Хотя в такой позе и не получилось бы. Впрочем, через несколько секунд я нашла себе успокаивающую ассоциацию: это же как на нудистском пляже встретить впервые пришедшего туда озабоченного. То есть ничего страшного даже для девушки, кроме излишнего внимания, ведь на пляже слишком много людей и смущается там сам новичок.

Ему ответили, что это потому что я девочка, он некоторое время ещё на меня посмотрел и вернулся к своим играм.

Я сумела перестать смущаться, а мама, зная, что я недавно писала, опять решила устроить мне проветривание и оставила без подгузника минут на пятнадцать. Но теперь я уже не просто лежала, а играла у себя на кровати. Ну как играла... села на корточки, дождалась пока все окружающие отвлекутся и рассмотрела себя там насколько смогла. И даже потрогала, чтобы соотнести некоторые незнакомые ощущения с положением в пространстве. А когда ощупала себя, я решила более внимательно осмотреть окружающее пространство. Для этого пришлось встать у решётки кровати и постараться всё внимательно рассмотреть. Незамеченного в палате я ничего не нашла, зато в окно удалось увидеть частично затянутое облаками небо и верхушки деревьев. Ниже ничего не было видно, так как я была далековато от окна.

Спустя некоторое время мама мне вернула подгузник, а в это время Мария ей предложила:

‒ Я вижу, Аня уже выздоравливает и достаточно активна. Не хотите посадить её играть с Мишей?

Мама согласилась и посадила меня к Мише, предварительно спросив моё желание. А я что, мне всё равно...

 

Я сидела и то ли играла со своими игрушками, то ли наблюдала за тем, как играет Миша. А играл он очень просто: водил машинками по кровати, иногда их тряс и вообще радовался жизни. Через пару минут он взял у меня (точнее, при помощи матери "попросил") куклу, а я ‒ машинку аналогичным образом. Но... неинтересно. Скучно, можно сказать. И даже в моей немудрёной игре с куклой и машинкой нашлась сложность: мелкая моторика у меня... отсутствует. То есть я не могу по-нормальному управлять пальцами, на мои пожелания они реагируют то слишком слабо, то слишком сильно, то как-то не так. Короче, придётся мне долгие годы нарабатывать эту мелкую моторику.

Через полчаса мальчик вдруг повёл себя странно: он посреди движения замер, посидел так пару секунд и подобрал ноги под себя так, чтобы сесть на коленки. Получилось так, что он сел ко мне спиной. Далее он как-то напрягся... и вдруг протяжно пукнул. После пука прозвучал лёгкий треск, как будто кто-то какает ‒ у меня в такие моменты обычно такой же. А ещё Миша шумно вздохнул, будто тужится.

Всё ясно, Миша какается. Фу, запах появился. Я опустила взгляд на его подгузник (мальчик ко мне спиной и близко ‒ всё отлично видно) ‒ а подгузник уже ощутимо отвисает. В удивлении от происходящего я забыла хоть как-то отреагировать, но уже и не надо ‒ "тётя Маша", как мне разрешили называть мишину мать, уже обнаружила происходящее и подошла к кроватке, но не стала дальше ничего делать. Стоит и наблюдает.

А Мишенька тем временем дальше тужится, теперь уже шумно. Раз вздохнул ‒ видимая в подгузнике куча выросла чуть ли не вдвое. Второй раз вздохнул ‒ куча выросла ещё немного. Третий раз вздохнул ‒ куча ещё выросла так, что натянулись оборочки, соединяющие резинку вокруг ног с толстой частью подгузника. И всё, дальше он продолжил играть как ни в чём не бывало, не сообщая об аварии.

Мария, подождав несколько секунд, чтобы Миша точно всё завершил, наконец решила его окликнуть:

‒ Миша, тебе нужно поменять подгузник? ‒ Сложное предложение, он его поймёт?

‒ Неть! ‒ Видимо, всё он прекрасно понял, но реакция странная. Думаю, что я тоже по идее могу понимать такие предложения.

‒ А я думаю, что тебе нужно поменять подгузник! ‒ Немного надавила голосом мишина мама. Тут уже я отошла от удивления и решила подать голос:

‒ Фу-у! ‒ И делаю жест как бы зажимания носа. Мария сразу же отреагировала:

‒ И Аня тоже так думает! ‒ На это Миша выдал ещё более странное:

‒ Нихатю-ю! ‒ Ноет. Почему он не хочет сменить грязный подгузник? Неприятно же. Хотя... Лично я бы пережила, если бы несколько минут ходила в грязном. Не так уж это и страшно. Но если сами предлагают и уговаривают, то почему не поменять сразу же?

‒ Но будешь! Никуда твои игрушки не убегут. ‒ У женщины терпение даже не начиналось, и она попросту взяла сына под мышки, подняла из кровати и понесла в сторону санузла отмывать попу, пока тот ныл. А я осталась сидеть в его кроватке, не зная, что мне делать.

 

Моё состояние скуки было наконец замечено мамой, и она решила со мной поиграть. Для этого она попыталась перевести меня на мою кровать, а я, оказавшись на полу, поняла, что хочу не оказаться опять где-то, а посмотреть на мир вокруг. Так что я показала в сторону окна, дотянула туда маму и показала на подоконник ‒ я ещё в своей кровати заметила, что подоконник широк. Мама подняла меня на подоконник и приобняла со спины.

Наконец-то я увидела, что здесь ниже верхушек деревьев! Во-первых, оказалось, что наша палата довольно высоко ‒ в районе 4 или 5 этажа. Во-вторых, кроме небольшого парка при больнице, удалось увидеть город... но никаких отличительных признаков узнать не получилось. Архитектура стандартная советская, особых достопримечательностей не видно. Район, где больница, довольно тихий: больших улиц не видно и вроде не слышно. С учётом того, что в более ранних разговорах мама с Марией не упоминали знакомых названий, но упомянули Советскую улицу и улицу Ленина, то с высокой вероятностью мы не в Москве.

А ещё снаружи дождь.

После окна я захотела выйти из палаты. Но в этот момент полёт моих желаний был безжалостно задушен появлением врача. Он меня осмотрел, выслушал мамино положительное впечатление об улучшении моего состояния и поделился с мамой результатами моих утренних истязаний: проблемы с мозгом не замечены, так что особых причин держать нас в больнице нет. Но причина проблем тоже совершенно не ясна, поэтому ещё несколько дней выписывать не будут на всякий случай. Зато завтра позволят гулять и увидеться с отцом.

 

После врача мы всё же вышли за пределы палаты, где я осмотрела жизнерадостные рисунки на стенах коридора, посмотрела в другое окно (в конце коридора), опять не обнаружила ничего, позволяющего определить город, и надула в подгузник. А мама успела позвонить отцу по мобильному телефону и рассказать о новостях.

До ужина я всё же позволила маме попытаться со мной поиграть (умудрилась устать, расхаживая по сотне квадратных метров ‒ какой позор...), но игра интересной не получилась.

Ужин был у меня на детском стуле, так как мама решила, что сейчас ей удобнее быть напротив меня. Я опять напилась вдоволь. Подозреваю, что я пью слишком много воды. Хотя если никто тревогу не бьёт, то это нормально.

 

А спустя десяток минут, когда я опять сидела в кроватке, изображая игру, мне приспичило по-большому. Опять. Третий раз за день. Что-то многовато. Или для детей это нормально? Фиг его знает...

Я в этот момент сидела на коленках, так что я посчитала, что поза для использования подгузника подходящая. Подождав с пару минут, я дождалась момента, когда ощущение позыва стало очень сильным, и решила уже добровольно всё сделать. Благо после двух сегодняшних раз и зрелища какающего Миши я уже убедила себя, что ничего в этом зазорного нет. Поэтому я просто расслабилась, не меняя позы. Сразу же я почувствовала, как мою попу расширяет выходящий кал, и спустя секунду из меня с громким протяжным пуканьем и бульканьем полезла горячая полужидкая масса, пачкая ягодицы и распространяясь по подгузнику и ложбинке между ягодиц туда, где посвободнее: вперёд и назад-вверх. Сразу же запахло неприятно, но терпимо. Когда процесс начал прекращаться, я животом надавила и довершила процесс, уже не так громко. И всё, справилась буквально за несколько секунд. Странно, кстати, что пописать не захотелось.

Мама, как только услышала звуки большого похода от меня, отложила свою книжку, поднялась со своей кровати и подошла к моей кроватке как раз к моменту, когда я закончила. Поэтому мне оставалось только сказать становящееся традиционным:

‒ Кака!

А дальше мама вытащила меня из кроватки и повела в душ подмывать.

 

Из душа я вернулась опять только в короткой футболке с длинным рукавом, доходящей только до талии. Мама снова решила устроить мне время без подгузника. Увидев это, Мария у мамы спросила:

‒ Вы же недавно ужинали и много воды выпили, не боитесь, что описается?

Разумное замечание, я с ужина ещё не писала. Но мама решила иначе:

‒ Её подгузник был полным. Думаю, она уже успела в него надуть во время и после ужина.

Конечно, она знала, что тот подгузник я использовала ещё до ужина, но, наверное, решила, что я успела в него сходить ещё раз. Впрочем, мама на всякий случай не стала меня поднимать в кроватку.

И эта предосторожность оправдалась. Спустя буквально пять минут, когда я сидела на корточках с куклой, мне захотелось по-маленькому. Писать или не писать? Что-то я застеснялась и решила потерпеть... Но никакого изменения ситуации не дождалась, прежде чем позыв стал совсем сильным. Стало ясно, что придётся писать так.

А ещё внезапно стало любопытно, потому что я не видел, как писают девочки, с прошлого детства. И вообще, я по предыдущим беседам совсем не в курсе, что писать можно не как угодно. Поэтому виновата тут не я. Так мне на фоне скуки удалось себя убедить, что можно писать прямо так, как я сижу.

Но сначала я приняла более удобную для наблюдения позу (ноги несколько раздвинула и повернулась в сторону света, коленки высоко, сижу на пятках), демонстративно перехватила в игре куклу, покрутила её с минуту и, наконец, расслабилась. Сразу же послышалось лёгкое шипение, журчание, а вперёд отправилась довольно сильная струя. И чувствовалась небольшая струйка, стекающая по промежности на ягодицу и оттуда капающая на пол. И ещё какая-то неправильность. Хорошо...

Мама ахнула:

‒ Аня!

Поздно.

Я сразу же повернула голову вниз, чтобы в подробностях себя рассмотреть. Действительно, одна струйка из щели стекала по промежности на ягодицу, а от основной струи небольшой кусочек разбрызгивался в разные стороны.

Спустя несколько секунд струя ослабла и затем совсем прекратилась. А я чувствовала облегчение и от этого кайфовала.

Когда я закончила, я изобразила, что собираюсь продолжить играть с куклой, а мама попросту подняла меня на свою кровать, положила на клеёнку, подняла мои ноги и вытерла мне промежность, попу и ягодицы влажной салфеткой. И оставила дальше голопопить. Сама же она взяла из санузла тряпку и вытерла за мной лужу. Даже не подумала меня ругать.

Я внезапно для себя осознала, что этим инцидентом осталась довольна: скуку развеяла, облегчение получила и наказания не получила.

 

Через пару десятков минут мама меня всё же одела в подгузник, в который я скоро пописала. А перед сном она меня решила полностью вымыть.

В принципе, для меня ничего сложного: стой да получай удовольствие. Но мне стало странно, когда мама добралась до моей промежности. Она сначала омыла там всё снаружи, а затем ещё прямо когда я стояла пальцами открыла мою щель и промыла там водой. До крайности странное ощущение... Хотя и разумом всё это объяснимо: интимную гигиену никто не отменял.

Потом мы почистили зубы и легли спать.

 

Пока засыпала, с удивлением поняла, что писать и какать когда хочу и как хочу мне даже понравилось. Приятно иметь возможность делать что-то, что не могут многие другие. И не так скучно...

 

***

 

Утро началось опять с побудки медсестрой. Миша опять устроил концерт, но моя голова

уже совсем не болела, поэтому было терпимо. Также я обнаружила, что за ночь успела хорошо наполнить подгузник. Судя по тому, что я даже после намокания подгузника не просыпаюсь, по ночам мне в подгузниках спать не месяц и не два.

Сегодня, видя, что я рёв Миши игнорирую, мама сначала привела в порядок себя, за это время Мария успокоила Мишу и поменяла ему полный подгузник на новый. После в санузел ушла Мария, а мама меняла подгузник мне под наблюдением Миши. А потом матери вдвоём устроили нам параллельное умывание и чистку зубов, чтобы веселее было. Мне от полного ухода головной боли было хорошо, поэтому я радовалась и на радостях ленилась как могла. И вообще была довольна жизнью.

Как мало нужно для счастья... Мне из нормальной прошлой жизни сделалось плохо в этой, затем вновь стало нормально, а радость это вызвало неимоверную!

Я была настолько довольна жизнью, что оба раза, когда мне захотелось по-маленькому вскоре после завтрака, мне даже терпеть было лень. Так описалась, без терпения. А ещё я так радовалась жизни, что мама на это обратила внимание и во время утреннего обхода задала врачу вопрос:

‒ Аня опять вялая и слабо на всё реагирует, но улыбается. С ней всё в порядке?

Доктор посмотрел на меня и задал вопрос мне:

‒ Анечка, тебе больно?

‒ Ней! ‒ Я на него посмотрела возмущённо.

‒ То есть тебе хорошо?

‒ Дя! ‒ Чувствую, что надо бы пояснить. ‒ Го-ова нибобо! ‒ "Голова не бо-бо" то есть. Произношение у меня ужасное... Зато теперь понятно, почему дети используют простые слова, такие как "мама", "папа", "бо-бо". Потому что сложные слова при таком произношении взрослые попросту не поймут.

Врач меня понял и сделал для мамы вывод:

‒ Никакой проблемы тут нет. Ваша дочь просто очень радуется тому, что у неё не болит голова, пусть способ выражения этой радости у неё и необычен.

На этом вопросы по моему поведению закончились.

 

После второго завтрака нас с мамой ожидала долгожданная прогулка. И мама, и я устали быть в помещении, а мне в уже изученной палате было ещё и скучно. Миша с его мамой отправились на какие-то свои обследования.

Для улицы меня переодели в другую одежду: на ноги натянули довольно плотные колготки, а сверху на лёгкую футболку надели кофточку.

Спустившись на лифте вниз, мы вышли на залитую солнцем асфальтовую дорожку, перешли её и попали в наполовину тенистый сад с высокими-высокими соснами. Улица-а! Свобода!

Я этой свободе так обрадовалась, что забрала свою руку из маминой и решила даже немного побегать. Побегала. Полазила по кустам и под деревьями, чтобы сравнить себя по росту с ними. Мелкая. Постаралась облазить всё, что увидела. Попыталась вломиться на клумбу (точнее, изобразила это), там меня притормозила мама и показала, как надо нюхать цветочки. Понюхала. Ещё побегала. Немного потерпела позыв по-маленькому, одновременно бегая, но поняла, что "да всем же пофиг", надула в подгузник и продолжила радоваться жизни. И действительно, даже мама не заметила, как я наполняю памперс, не то что остальные люди в саду.

За час умудрилась так набегаться, что меня начало немного клонить в сон от усталости. Заметив это, мать повела меня в палату. Опять лифт и коридоры, и я в уже ставшей привычной палате.

Я хотела было реально лечь поспать, но когда мы заходили в палату, захотела по-большому. И по-маленькому тоже. Ой. Уставши, я по привычке попыталась потерпеть, пока с меня снимают одежду. Пока снимали кофточку, меня это не смущало. А вот когда мама начала стягивать колготки, я, терпя уже довольно сильный позыв, вспомнила, что при наличии подгузника терпеть-то и не надо. А мучить себя в таком немного сонном состоянии была точно не в настроении.

Поэтому, пока мама стягивала колготки к моим ступням, я, опёршись руками на её плечи, расслабилась и немедленно потужилась, чтобы как можно быстрее доделать всё и оказаться в кроватке. С первого потуга удалось выдавить из себя порцию твердоватого кала, а впереди стало горячо и мокро. Второй раз потужившись, я организовала в подгузник ещё порцию. Третий раз потужилась ‒ доложила ещё в кучу. Ну и четвёртым разом выдавила жалкие остатки. И всё это под немного удивлённым взглядом матери, прекратившей снимать с меня колготки, пока я использую памперс.

После этого меня ждал тёплый душ (я захотела спать ещё сильнее), и, наконец, кроватка. Милая моя кроватка... Спа-ать...

 

После сна был обед, потом мне спать уже не хотелось, и мы опять вышли погулять, чтобы не мешать соседям спать. После прогулки я ещё раз поела, и мы опять вышли гулять, теперь с Мишенькой и его мамой.

Я на третьей прогулке уже вела себя более-менее степенно, потому что мне было уже лениво изображать ракету. За день я увидела уже всю территорию больницы, и уже на третьей прогулке мы нашли спрятанную в дальнем углу за деревьями детскую площадку. С песочницей.

И на песочнице я застряла. Я же уже упоминала, что меня начала преследовать скука? Книжки ведь не почитаешь, даже газеты смотреть надо осторожно... В общем, я ожидала, что надо будет искать способы с этой скукой бороться. Песочница предоставляет первый способ: это же какое пространство для творчества! Строить города, дороги и домики, изображать что-нибудь абстрактное.... В общем, не можешь потреблять информацию ‒ создавай.

Поэтому я прочно застряла, занимаясь песком, и не собиралась никуда уходить. Даже пришлось попытаться поплакать, когда меня попытались оттуда утянуть. Плакать получилось плохо, но уводить перестали. При позыве по-маленькому я уже спокойно пописала в памперс, почти не отвлекаясь от песочницы.

В таком положении, когда я в песочнице сижу на корточках и пытаюсь что-то сделать из песка (с моей неразвитой моторикой это оказалось трудно), меня незадолго до ужина застал позыв по-большому. Я в этот момент строила песочную башню настолько увлечённо, что позыва не заметила и начала какать. И только когда кал запачкал мои ягодицы, я поняла, что уже использую подгузник. Ой. Я, испугавшись, усилием воли прекратила делать большое дело, но разумом тотчас поняла, что это уже бессмысленно. Поэтому я расслабилась и уже осознанно стала тужиться.

Кучу я организовала в подгузнике очень быстро, заодно его немного намочила. И на этом всё, можно было возвращаться к прерванному строительству. Что я и сделала, ведь я хотела сначала доделать башню, и только потом сдаваться.

Целый десяток минут никто не замечал, что я обкакалась. Башню я завершила и решила дальше строить, ведь ощущения от подгузника были вполне терпимыми. И только когда я начала соседнюю башню, мама, сидящая невдалеке на лавочке, заметила мой отвисающий памперс. Она подошла и, не спрашивая, отнесла меня на лавочку. Там она меня поставила, сняла с меня ботиночки, колготки и сам грязный памперс. Я думала, что мы куда-то пойдём, но нет, мне стали менять подгузник прямо на улице. Неожиданно. Я поначалу от удивления даже забыла смутиться, но когда с меня сняли памперс, я почувствовала, как горят мои щёки. Нет, правда, стоять голой ниже пояса на улице ‒ это необычное ощущение. Очень.

Оказавшись в новом подгузнике, я получила возможность ещё немного поиграть в песке, и потом мы пошли в палату.

 

***

 

Пока я лежала в больнице, я привыкла к подгузнику и перестала смущаться даже на улице. И постепенно я прекратила самостоятельные тренировки терпения, потому что так же постепенно привыкла к свободе использования памперса. Если можешь писать когда угодно, зачем терпеть? Да и с большими делами я не сильно напрягалась: единственными поводами потерпеть оставались еда и недоделанные постройки в песочнице. Да и то я быстро пришла к тому, что пару минут можно и с кучей посидеть, пока доделываю.

Так началась моя новая жизнь.

 

 

Изменено 2 июля, 2022 пользователем SgtBed

[SgtBed]

Второй рассказ

 

Спойлер

Признание Мохини

 

Эта история случилась, когда мне было уже больше шести с половиной лет, но я ещё не пошла в школу. В мае я испытала пару недель проблем с животом, после чего меня отправили на обследование. Для этого обследования надо было пройти гастроскопию ‒ крайне неприятное исследование. В тот день я как раз проходила эту "скопию".

Я заранее знала, что это за исследование, несмотря на то, что в своей жизни ещё с ним не сталкивалась. Так получилось потому, что проживаю я уже не первую жизнь, и в предыдущем я была парнем и сталкивалась со многими неприятными вещами, включая обследования желудка. А эту новую жизнь я начала в возрасте чуть меньше двух лет после какого-то происшествия. Так что первые три недели новой жизни я провела с дико больной головой.

Вообще, первый год новой жизни (когда биологически мне было около двух лет) показал мне новые грани бытия. Для начала, оказалось, что я не была приучена к горшку. Вообще. Поэтому с полтора года у меня попросту не было иного выхода, кроме как использовать подгузник. За это время я оценила, что это очень удобно: в сочетании с маленькой способностью терпеть позывы (я же из-за памперса нетренированная была) можно было совершенно не беспокоиться о туалете. Делай себе дела когда и где угодно, а там уже подмоют или подотрут. Правда, придётся мириться с тем, что и менять подгузник тоже будут буквально где угодно, так что придётся также привыкать быть раздетой на публике.

И что самое странное, я начала от использования памперса получать удовольствие. Во-первых, чувство облегчения после терпения позыва перевешивало неудобство от кучи в подгузнике при больших делах, а после маленьких дел памперс быстро высыхал и кроме как объёмом об использовании не напоминал. Во-вторых, было приятно чувствовать, что я могу не париться с туалетом, а остальные ‒ нет. Ну и в-третьих, это было поводом проявлять обо мне заботу, а такие милые семейные вещи я глубоко ценю.

Потом меня всё же приучили к горшку, но для случаев, когда не были уверены, что я до туалета дотерплю, спокойно надевали мне подгузники. Ну а я в процессе приучения пришла к выводу, что в определённых не всегда предсказуемых ситуациях не стоит себя мучать и терпеть до последнего, даже если это приведёт к испорченным штанам.

Ещё одна грань, открывшаяся мне после попадания, ‒ скука. Поговорить об интересных темах нельзя, так как дети о таком не говорят. То же и с книгами: пока дети не умеют читать, они книгами не интересуются. Остаётся только играть с игрушками, придумывая в голове им истории, и в песочнице пытаться создавать шедевры абстракционизма.

Но что-то я ушла от темы.

 

Тем майским утром мне предстояло в первый раз в новой жизни испытать все неприятные стороны гастроскопии. И всё это утром, на голодный желудок.

Так как у папы был первый день отпуска, а маме из-за удалённой работы именно в этот день надо было быть дома, меня на исследование сопровождал папа.

Перед отправлением мама озвучила, чего стоит ожидать:

‒ Аня, вы сегодня едете в далёкую поликлинику. Доедете туда за полчаса. И я думаю, что там на вашу процедуру будет толпа, потому что та поликлиника единственная, где её делают. То есть стоит ожидать долгой очереди.

Я в этот момент была невыспавшаяся и грустная от отсутствия завтрака, так что не сообразила, что мама намекала на вопрос, дотерплю ли я до туалета в случае чего. Но прямо задавать его не хотела, так как пыталась тренировать во мне способность просчитывать свои действия хотя бы в бытовом плане, от чего я за годы новой жизни вообще отвыкла.

‒ Мама, грустно, но я думаю с книжкой мне не будет очень скучно.

Но намёк уловил папа и разъяснил:

‒ Хорошо, что будет не скучно, но что случится, если тебе захочется в туалет?

Тут я уже не поняла другую вещь:

‒ А там что, туалетов нет? Или нельзя отлучиться из середины очереди?

Мама улыбнулась мне, как бы хваля за верный ход мыслей, и пояснила:

‒ Справедливо, но там первым в очереди можно просидеть под дверью и пять минут, и полчаса. А ты у нас обычно долго не любишь терпеть.

Это заставило задуматься: ведь первому в очереди отлучаться крайне нежелательно, а вместе с самой процедурой на это неотлучное ожидание можно потратить и час. Для таких ситуаций решение известно: надеть памперс и писать в случае сильной нужды туда. А по-большому всё же нужно терпеть, так как иначе будет устойчивый неприятный запах до смены подгузника, а смена памперса ‒ та же отлучка в туалет по последствиям от покидания очереди.

‒ То есть вместе с этой вашей "скопией" мне, возможно, придётся терпеть целый час и не мочь уйти в туалет? Я могу и не дотерпеть...

Мама кивнула и теперь уже напрямую предложила:

‒ Ну а раз можешь не дотерпеть, может, наденешь памперс?

Я в новой жизни в таких ситуациях не стеснялась его использовать, так что согласилась. Поэтому когда одевались перед самым выездом, мама достала из шкафа пару трусиков-подгузников и влажные салфетки. Одни трусики-подгузник я надела под колготки и юбочку, а вторые и салфетки папа положил в свой рюкзак.

 

На место мы попали за сорок минут, так как по пути пришлось постоять в пробке. И в поликлинике я первым делом посетила туалет ‒ писать уже хотелось.

Затем мы нашли нужный кабинет, заняли очередь и стали ждать... Я то сидела читала у папы на коленях (людей много, второе место занимать не хотела), то читала без папы, то ходила или стояла рядом, пока папа сидел: размяться иногда хотелось и мне, и папе. Папа успел познакомиться с отцами и дедами нескольких других детей в очереди и они успели поговорить о разных интересных вещах, а я их слушала.

Спустя примерно полтора часа ожидания стал постепенно нарастать позыв по-маленькому, но пока он был небольшим. Но скоро после этого момента в дверь кабинета зашли предыдущие в очереди ‒ девочка возрастом помладше с матерью. А я еще через десяток минут почувствовала и услышала, как пробурчал мой живот, и внезапно резко захотела по-большому. Да и по-маленькому хотелось уже не немножко. Но было уже поздно: из кабинета могли выйти в любой момент, а мы были первые после них.

Я на ухо папе сообщила о желании в туалет, и он на ухо мне ответил ожидаемое:

‒ Аня, если терпеть не сможешь, разрешаю пописать в памперс. Но какать не стоит.

Бесполезный совет, так как в этот момент я чувствовала, что если начну мочить памперс, то не смогу остановиться вовремя и сделаю в него всё. А какать я до процедуры в подгузник не хотела.

Ещё через десяток минут удалось немного перетерпеть, и по-большому хотелось уже не так остро. Так что я оптимистично решила, что исследование и проход до туалета после него смогу протерпеть.

 

Так я и пошла на процедуру, имея сильное, но ещё терпимое желание в туалет. Кабинет, оказалось, состоял из двух помещений: небольшого предбанника, где мать в тот момент умывала плачущую дочь, и основной процедурной. Папу врачи в процедурную не пустили, он остался в предбаннике.

Меня же они пригласили лечь на кушетку. Милая девушка-врач меня быстро и бодро проинструктировала:

‒ Зайка, лежишь на боку и держишь зубами эту штуку, ‒ всовывает мне в рот загубник, ‒ и глубоко дышишь. Мы через неё тебе засунем в животик камеру и посмотрим там. Не бойся, это, конечно, неприятно, но ты же справишься? Только дыши глубже. ‒ Дав мне ещё раз главную инструкцию и не давая мне времени на какую-либо реакцию, она взяла шланг с камерой и начала вводить.

Я по инструкции глубоко дышала и чувствовала, что как только кто-то ошибётся, начнутся спазмы как при тошноте. И спустя буквально минуту я ошиблась и сбилась с дыхания. И сразу же начались спазмы: спазм ‒ пара секунд на вдох-выдох ‒ и дальше спазм. Очень неприятно было при каждом спазме. Буэ...

Спустя несколько спазмов я поняла, что они, как обычно у меня, действуют в обе стороны: я опять почувствовала острое желание в туалет. Спазм ‒ желание усилилось. Ещё спазм ‒ желание стало почти нестерпимым. И ещё спазм ‒ я не утерпела и немного намочила памперс, но быстро прекратила. В подгузнике под промежностью потеплело. Ещё спазм ‒ и я опять немного намочила памперс ‒ стало ещё теплее. На следующем спазме я громко пукнула и почувствовала, что начинаю какать. Врачи же в этот момент вытащили шланг, так что спазмов дальше не последовало, а я сумела большим усилием остановить себя от использования подгузника. Впрочем, небольшую горячую мягкую массу в памперс я уже пустила и чувствовала её ягодицами. Да и из-за того, что я лежала на боку, небольшое количество мочи уже нашло себе дорогу через лямку подгузника мне на левое бедро ‒ по ощущениям колготки там немного намокли, но впитали в себя всё. И стал чувствоваться запах какашки, пока слабый и учуянный лишь мной.

В общем, стало ясно, что памперс я уже использовала и его придётся менять, так что терпеть до туалета смысла не имеет. Но дотерпеть до выхода из кабинета надо: всё же место чистое и запахи усиливать не стоит. Да и посреди толпы использовать подгузник что-то не хотелось, ведь всё же я типа большая и родители в таком случае будут долго случай припоминать. Но всё ещё мучительно сильное желание в туалет давало понять, что дольше необходимого терпеть мне не захочется, а между грязным памперсом и мучительным терпением я в новой жизни выбирала грязный памперс.

Так что я за несколько секунд вытерла себе лицо выданной медсестрой салфеткой, встала и пошла в предбанник в сопровождении медсестры. Медсестра папе сказала, когда ждать результатов и где забирать, а я подошла к умывальнику, чтобы смыть недовытертые слюни. А когда медсестра перестала занимать папино внимание, я ему сообщила:

‒ Я не сумела полностью дотерпеть и всё ещё очень сильно хочу в туалет.

Он, пробормотав что-то вроде "мама всегда права", со вздохом зашёл мне за спину и поднял юбку. Сразу же он обнаружил небольшое мокрое пятно на колготках у резинки на внутренней стороне левого бедра и прокомментировал:

‒ Немножко протекла, вижу.

Затем он оттянул назад резинку моих колготок и подгузника и заглянул в памперс. Я тоже попыталась, вывернув голову, туда посмотреть, но у меня не получилось. Но папа всё, что надо, увидел и сделал вывод:

‒ Будем менять. ‒ И отпустил резинки и юбку так, чтобы они все оказались на своём месте. Ну а я всё ещё сильно хотела в туалет, так что взяла папу за руку и на максимально возможной скорости потянула его из кабинета. Ну и пить хотелось фоном, но пока это желание я игнорировала в пользу более сильного.

В этот момент в предбанник процедурной входили следующие за нами, так что, подождав их пару секунд, мы вышли и пошли по коридору в сторону туалета и закутка с пеленальными столами ‒ в том направлении было дальше идти, чем до ближнего туалета, но мои родители предпочитали заниматься моими подгузниками на пеленальных столах.

Через несколько кабинетов, перед которыми сидели люди, наш путь вёл в безлюдный коридор за поворотом. Я помнила об этом коридоре, и намеревалась достигнуть как минимум его. Но моё желание в туалет становилось всё сильнее, так что я понемногу замедляла ход, чтобы немедленно не обкакаться.

Несколько долгих десятков секунд мы приближались к этому повороту-развороту ‒ там короткий коридор, расположенный параллельно основному и откуда не видно основного коридора. И только зайдя туда и пройдя пару метров до угла коридора, который не виден ни из основного коридора, ни из того, который нас приведёт к туалету, я могла позволить себе делать что угодно. Вдобавок, оттуда благодаря направлению стен звуки попадали в основной коридор уже сильно ослабленными.

Прямо перед поворотом я ещё замедлилась, так как меня скрутил спазм, доведя позыв по-большому до почти нестерпимого. Но я дотерпела эти несколько метров, и только в нужном мне углу выпустила папину руку и начала садиться на корточки, одновременно расслабляя сфинктеры и поднимая спереди юбку так, чтобы видеть памперс под колготками. За ту секунду, что я садилась, я уже почувствовала, что постепенно начинаю писать и какать: в передней части промежности зажурчало и опять стало горячо, а в попе горячая масса уже раздвигала сфинктер.

Так что, сев, я уже с наслаждением от процесса облегчения начала делать дела в подгузник. Очень быстро струя мочи стала настолько сильной, что стало слышно, как она ударяется в памперс, горячая и мокрая область в промежности быстро расширилась до лобка спереди и до попы сзади, а сам подгузник стал набухать. Тем временем я почувствовала, что большое дело идёт немного медленно и потужилась ‒ горячая масса стала выходить из попы, уже растягивая памперс, а спустя секунду я громко пукнула и мгновенно наложила большую кучу. Эта куча растянула подгузник под попой до предела, и пополняемая мной куча стала расширяться в стороны: вперёд, назад, влево и вправо, пачкая мне ягодицы и ложбинку между ними. Какое облегчение, какой кайф... Правда, появился запах.

Спустя несколько секунд я почувствовала, что всё ещё постепенно расширяющаяся мокрая область достигла резинок около бёдер и ягодиц (я ж на корточках сидела ‒ так резинки у бёдер и ягодиц примерно на одном уровне над полом), и понемногу стали мокнуть колготки в этих местах. А ещё через пару секунд очень небольшая с резинки левой ягодицы немного закапало на пол. Упс.

Но это долго не продлилось ‒ я с удовольствием отметила, что уже сходила по-маленькому, осталось завершить поход по-большому. Я пару раз потужилась, выдавив немного в памперс, и наконец почувствовала, что всё закончила. И встала, опуская юбку на положенное место. Вставая, я ягодицами постепенно сжимала кучу под попой, и куча из-за этого распространялась вперёд и назад, пачкая мне ложбинку между ягодицами и промежность почти до половых губ.

Несмотря на мокрый набухший подгузник и кучу в нём, я была удовлетворена, ведь мне больше не нужно было терпеть мучительные позывы, и одно это всё неудобство искупало.

Папа же всё это время наблюдал за мной, так что когда я встала, он всё прекрасно понял и просто дал мне руку. Мы пошли в закуток с пеленальными столами.

По пути я успела попросить у отца бутылку воды и выпить её, утолив жажду, так что стала почти довольна жизнью, хотя и голодна.

 

Пройдя несколько коридоров, мы вышли в тупиковый коридор, заканчивающийся большим окном. В этом коридоре стояли три пеленальных стола, на ближайшем из них к окну молодая женщина протирала салфеткой интимную область мальчику лет трёх. Я же, подойдя к среднему, стала разуваться, а папа стал доставать из рюкзака салфетки. Когда я разулась, он взял меня под мышки и поставил на пеленальный стол, где я уже сама сняла юбку и колготки, стоя к папе спиной, так как ему в таком положении будет удобнее.

В этот момент женщина, бросив взгляд на меня, увидела наполненный памперс, удивилась и задала вопрос отцу:

‒ Вы до сих пор носите памперсы? ‒ Я в этот момент уже смотрела в окно и немного смутилась, но лишь чуть, ведь этот случай ‒ всего лишь исключение.

На это папа, разлепляя лямку подгузника, ей невозмутимо ответил:

‒ Нет, это неудачное стечение обстоятельств. ‒ И после небольшой паузы пояснил, отлепляя лямку с другой стороны. ‒ Возможность которого нам удалось предусмотреть.

Впрочем, это пояснение оказалось недостаточным:

‒ Это как?

‒ Мы знали, ‒ берёт края памперса спереди и сзади, ‒ что будет ситуация, когда малышка не сможет отлучиться в туалет, ‒ опускает подгузник, открывая мою грязную попу и частично вытирая её чистой ещё частью памперса, ‒ и на это время ей надели подгузник.

Опустив памперс, папа его сложил, а я пока стояла с голой попой ‒ мне-то после первых лет этой жизни под чужими взглядами стоять вообще не проблема.

Затем отец взял влажные салфетки, небольшим нажатием на спину заставил меня наклониться чуть вперёд от него для лучшего доступа и стал вытирать мне ягодицы, попу и промежность уже начисто, а девушка, постояв немного в задумчивости, поняла, что в ситуации её смутило:

‒ А она, ‒ это про меня, ‒ не сильно противилась подгузнику? Дети же сильно не любят, когда к ним относятся как к маленьким.

На что папа усмехнулся:

‒ Нет, наша дочь как раз побыть маленькой любит, ‒ и уже мне. ‒ Ведь так, Анечка?

‒ Ага, ведь когда о тебе заботятся ‒ это так приятно...

На это женщина только усмехнулась согласно. А дальше разговор увял, а папа продолжил меня вытирать.

Закончив это, он позволил мне развернуться, а сам пошарился в своём рюкзаке, достал оттуда новые трусики-подгузник и дал мне. Я их быстро натянула, а отец поправил все резинки. Затем папа собрался было дать мне колготки, но вспомнил, что я их немного замочила. Он ещё раз пошарился в рюкзаке, но запасных колготок там не нашёл и спросил моего мнения по этой ситуации:

‒ Мы не взяли запасных колготок. Ты без колготок переживёшь?

На улице было достаточно тепло, чтобы ходить в футболке. Поэтому мне было бы нормально даже вообще голой под юбкой, ведь никаких активностей, в которых юбка могла бы задраться, до прихода домой не предполагалось.

Так что я ответила утвердительно, после чего отец убрал замоченные колготки в рюкзак, а я подняла с пеленального стола, на котором стояла, свою юбку и натянула. Затем папа снял меня с этого стола и попросил подождать, пока он сам зайдёт в туалет и заодно выкинет грязный памперс.

Ну а когда вышел, отец вручил мне сладкую булочку с ещё одной бутылкой воды, и мы пошли из поликлиники.

 

По пути обратно мы умудрились попасть в большую стоячую пробку. Это было необычно для раннеобеденного времени, так что мы с папой дружно решили, что, наверное, впереди произошла авария. Но деваться из пробки было уже некуда.

Когда от отъезда из поликлиники прошло три четверти часа, я заметила усиливающийся позыв по-маленькому. Видимо, две выпитых на радостях после процедуры бутылки воды ‒ это слишком много.

За следующие пятнадцать минут мы проехали жалкие сто метров, и я поняла, что в ближайшие полчаса мы, скорее всего, не доедем. А позыв усиливался и стал существенно отвлекать от книжки. Поэтому я поняла, что имею мало шансов дотерпеть до дома, о чём и сообщила отцу:

‒ Папа, я писать хочу! И я не думаю, что протерплю больше получаса!

Для папы ситуация стандартная, так как в длинных семейных поездках на машине родители старались делать только плановые остановки в знакомых местах, до которых мне редко удавалось дотерпеть. На такой случай мне и в шесть лет надевали трусики-подгузник, а я не стеснялась его использовать, конечно, с разрешения. Так что отец, не колеблясь, дал мне разрешение.

Я сразу же расслабилась. В памперсе негромко зажурчало, в передней части промежности вновь стало горячо и мокро, а подгузник между ног начал понемногу набухать.

Через десяток секунд я с чувством облегчения закончила дуть в памперс, и он не успел протечь на детское кресло машины. А я сообщила папе:

‒ Я пописала! ‒ И дальше продолжила читать.

 

Пока мы плелись в пробке, подгузник, оставаясь мокрым, стал остывать, вызывая некоторое неудобство. Но через полчаса после того, как я описалась, я опять почувствовала позыв по-маленькому. На этот раз мы были уже довольно близко к дому, и я думала, что минут за пятнадцать доедем.

Впрочем, я решила с терпением не париться, так как на мне уже мокрый памперс, а разрешение его мочить мне уже дали. Поэтому я опять расслабилась и тихо с удовольствием надула в подгузник, ненадолго почувствовав тепло между ног.

И так с мокрым памперсом я оказалась дома. Там мама выслушала мои и папин рассказы про всё произошедшее, подмыла меня и спросила:

‒ И как тебе, Аня, сегодняшняя поездка в поликлинику?

Хороший вопрос... Начну с того, что мне не понравилось.

‒ Мне точно не понравилось, когда во мне шланг...

И тут я поняла, что устала скрывать от родителей, что мне нравится делать дела под себя. И так уже несколько лет, с приучения к горшку, молчу и всё не решаюсь сказать. Пока я думала эту мысль, родители уже собрались из-за стола, но я наконец решилась сказать:

‒ Но знаете... мне понравилось писать и какать в памперс!

 

[Toster]

Очень крутой рассказ!

[rsn]

Хороший рассказ....
Жду продолжения....

 

[Бэмби]

Очень классно написано! Респект! Ещё очень интересно почитать про то, как Аня учится в школе. Или, наоборот переживает «кризис трёх лет».

Ну и да, родителям повезло, заполучить малую с «взрослым мозгом», которая не ревёт, потому что нельзя есть песок, не дали задушить кошку итд

А вообще, мне кажется, что не каждый взрослый выдержит гастроскопию, не разревевшись как малое дитё. Так что, «Анечка» рулит.

[воздушный_шар]

рассказ крутой, но, тема, когда в теле ребёнка взрослая личность мне как- то не заходит, хотя бы потому, что это автоматом ведёт к тому, что ребёнок, как ребёнок себя не ведёт, или стесняется, вот, когда наоборот ребёнок попадает в тело взрослого, и тот начинает чудить- совсем другое дело :D, но за стиль написания и сюжетную линию афтору риспект

[karapuz]

А мне наоборот тема регресса очень заходит. ) Правда в начале можно было это чётче сказать. Смену пола можно было опустить ИМХО, т.к. она к сюжету не имеет отношения. В остальном хорошо написано.